Герой сюжета, несмотря на непростую личную историю, о России, наоборот, мечтал.
Он – известный фотограф Герд Людвиг. Его отец воевал од Сталинградом, выжил там и рассказывал маленькому Герду на ночь истории о Советском Союзе. Тот думал, что это такие сказки. Но, повзрослев, узнал, что нет. И свою долгую профессиональную жизнь Людвиг пишет свою фотоповесть о стране, которой больше нет. И вот одна из ее самых важных глав.

Тотальное одиночество и апокалиптический аттракцион. Уничтоженная природа и искалеченные судьбы нескольких поколений. Техногенная катастрофа под монотонный аккомпанемент звенящих счетчиков Гейгера. Это Чернобыль, каким его увидел Герд Людвиг. Фотограф, влюбленный в нашу страну и зависимый от «зоны». В Припять он ездил девять раз – с 1993 по 2014 годы. И ждет следующей поездки. «Длинная тень Чернобыля» для него не имеет конца.

ГЕРД ЛЮДВИГ, 

фотограф:

«Я получил задание от американского National Geographic снять проект о загрязнении окружающей среды в странах бывшего СССР. Чернобыль потряс меня, это был будто бы мир после апокалипсиса. И эта картинка не выходила у меня из головы. Понадобилось более 10 лет, чтобы я вновь поехал туда. В общей сложности в зоне отчуждения или окрестностях я провел больше двух месяцев жизни. И всегда стремился вновь и вновь туда вернуться.

Первый раз у меня не было никакого страха, потому что в 1993 году меня не пускали на съемки внутрь реактора. Туда я спустился только в 2005 году, ни одному западному фотографу до меня так глубоко в реактор не позволяли спускаться. Это послабление
было последствием украинской «оранжевой революции». Вообще, в «зоне» мне просто нельзя было думать об опасности. Я полностью концентрировался на работе. Важно было сделать хороший снимок того, что мало кто в мире видел своими глазами. И я сам не знал тогда, увижу ли я это снова. А страх приходил после. 

Это один из самых сильных моментов, что я пережил там. Я спустился в энергоблок с инженером. Времени
было мало, ассистента у меня не было. Он отказался идти. Инженер подвел меня к двери, сказал: приготовь камеру и вспышку, сейчас кое-что покажу. Дверь была тяжеленная, часть допустимого времени ушло на то, чтобы ее просто открыть. Я успел сделать только первую серию снимков, вспышка должна была перезарядиться, но меня уже тянули назад. Что получилось, то получилось. Надо уходить. И уже снаружи я увидел, что в фокусе получились только провода на первом плане, все остальное размыто. Я упросил меня пустить еще раз, потому что я заметил на стене вот эти часы, показывавшие 1 час 23 минуты, миг, когда жизнь в Чернобыле остановилась навсегда.

Самым сложным были съемки не в реакторе, а с жертвами трагедии. И те, кто вернулся в зону отчуждения, и ликвидаторы редко имели возможность выговориться, рассказать, что же они пережили там, чтобы их кто-то долго слушал. Потому эти люди очень охотно делились своим историями. У тех, кто вернулся в зону, мало контактов с внешним миром, они очень одиноки. И они выкладывали мне истории всей жизни — это очень тяжело, очень грустно.

Держать дистанцию с этими людьми, жалеть себя – это невозможно. В моих фотографиям должны быть мои чувства. Чтобы вы, смотря на снимки, чувствовали это вместе со мной. Я не закрываюсь в тяжелых эмоциях, перерабатываю их и вкладываю в фото. Так мне как фотографу в чем-то легче это переносить.

Последнее, что я снимал в Припяти, это изменения местности. Это натюрморты, которые создают там туристы. Так оно могло быть в действительности после катастрофы. Но вот какой момент: когда идешь по Припяти и видишь лежащую на земле книгу, почти всегда она будет открыта на странице с изображением Ленина или Сталина, а рядом обязательно лежит кукла или противогаз. Сейчас гиды в Припяти сами создают такие хоррор- инсценировки. Или вот туристы, выпив немного, веселятся. И забывают, какой ужас на самом деле в этих местах произошел.

Это символ человеческой гордыни, высокомерия. Того, что мы самоуверенно полагаем, что любые технологии подчинены человеку. Но это не так».