Когда несколько лет назад на книжных полках появился роман «Лавр», его автор, доктор филологических наук, сотрудник Пушкинского дома Евгений Водолазкин, не предполагал, что средневековое житие в постмодернистском стиле станет бестселлером.
За сценическую трансформацию «Лавра» взялся Борис Павлович, известный своими проектами в сфере инклюзивного театра. И в этом выборе режиссера есть закономерность.
Сергей Морозов,художественный руководитель театра «На Литейном»: «Борис очень тонкий режиссер, с одной стороны, пишет тонкой кистью, с другой стороны, человек со сложившимся внутренним миром. В сочетании со сложносочиненным многопластовым романом Водолазкина это тот комплекс, который уже ведет к интересному проекту».
Житие травника Арсения, ставшего святым отшельником Лавром, в театре звучит многоголосо, как церковное песнопение. Здесь нет расписанных ролей, каждый может примерить на себя вериги Арсения.
Элина Петрова,драматург: «Инсценировка строилась на тех отрывках из романа, которые принесли сами актеры, именно то, что для них было важно, какие-то эпизоды, герои, они появились в спектакле благодаря им».
Елена Ложкина,заслуженная артистка России: «Там есть одно удивительное место, которое мне очень дорого. Герою Амброджо привиделся орел, который принес фотографию, а там простые советские люди сидят за столом».
Средневековье — это лишь защита от разъедающей иронии сетевого поколения. Прикрываясь древнерусской словесностью, можно говорить о простых истинах. Павлович же так синкретизировал прошлое и настоящее, конец XV века и конец XX, что между ними и вовсе исчезла граница.
Борис Павлович,режиссер: «Действие происходит в театре «На Литейном», на сцене не персонажи, а актеры, которые в той или иной дистанции с этими персонажами находится. И то Средневековье, которое нам понятно: русский пейзаж не претерпел серьезные изменения за прошедшие полтысячи лет».
На сцене можно было довольствоваться житийностью, наполненной реальными предметами, собранными по деревням и хранящими энергию прошлого. Но Павловичу мало нарратива, он вычленил философский субстрат романа — идею, что есть время.
