«Мир уродлив, и люди грустны», — написал когда-то американский поэт Уоллес Стивенс. Написал будто о книгах Сергея Довлатова. Да что там, будто с его языка эти слова и снял. Хотя с Довлатовым ничего общего не имел, о нем ничего не знал — жили они и писали о разных временах. Правда, разные времена — понятие относительное.

В театре «Мастерская» подготовили премьеру — спектакль «Довлатов. P.P.S.». Играют молодые ребята, стажеры труппы, но Довлатов каким-то образом оказывается и их писателем тоже. Вячеслав Резаков поделится своим мнением о спектакле.

Ударные фразы Довлатова не встречают смеха. Они давно живут в языке. Их подают пробросом, не ждут реакции. Этюды с занятий по сценической речи стажеры «Мастерской Козлова» собрали в речь самого писателя. От первого, всякий раз молодого лица предстает его портрет.

Черты порой узнаваемы: рост, борода, водолазка, но рисуется штабелями его фраз. В конце концов таким оставил себя в нашей памяти сам писатель. Вся жизнь как репортаж, где с публицистической ясностью предстает ее горький и смешной абсурд. 

Довлатова несут в зал на головокружительных скоростях, в диабетической полноте и лошадиных дозах. «Чемодан», «Заповедник», «Компромисс» — коловращение текстов разных лет. Как в центрифуге, художественный текст распадается на фракции, и здесь их всего две. Собственно, анекдот и полные горькой правды сентенции о природе человеческого. Непросто такое сказать, но Довлатов не Чехов, это с грустью сознавал он сам, на сцене же это бросается в глаза даже его поклонникам. Сама манера невольно обращает симпатии зрителя к исчезнувшей стране, которую писатель невольно воспел и которая полна теперь почти сказочного обаяния.

Уже почти четверть века Довлатова пытаются вставить в бронзовую раму, которая ему, непритязательному и шероховатому, как газетный лист, не идет. Искренние сомнения в собственной значимости и таланте до самой смерти — суть его книг. О знакомой сегодня уже всем жажде признания.

Довлатов писал тщательно, говорят, даже следил, чтобы слова в предложении не начинались на одну букву. Формальные правила чем-то роднят его прозу со стихами, наверное, поэтому даже разыгранная в лицах, она не выходит за пределы мелодекламации.

Довлатов говорил, что Бог сделал для него то, что он просил, — он стал писателем. А когда стал им, выяснилось, что ему нужно больше. Что именно? Трезвые люди всерьез готовы встречать его появление криками: «Шапки долой! Перед вами — гений!» Видимо, это должно утешать его саркастично витающий призрак, которого, впрочем, не существует.