Об ужасе блокады и памяти о тех днях – репортаж Алексея Михалёва.

Юрий Зинчук, ведущий: «27 января мы отмечали 72-ю годовщину со дня полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Наше отношение к этому подвигу – это и есть тот самый генетический код, по которому мы определяем: свой – чужой, наш – не наш. Ленинградский или –  не ленинградский. Вот даже в формулировке мы предельно точны. Мы всегда говорим: освобождение от фашистской блокады. А где-то в других местах часто можно услышать – день СНЯТИЯ фашистской блокады. Ленинградцы сразу поправляют – никто блокаду с нас не снимал. Мы её сами прорывали, и мы сами именно ОСВОБОЖДАЛИ блокадный город. И никак иначе.
В этот день мы, как и десятки тысяч горожан, пришли именно сюда – на Пискаревское кладбище. Чтобы еще раз понять, какая трагедия скрывается за страшными словами, выбитыми на граните –  здесь лежат ленинградцы. На этом кладбище – самом большом братском захоронении за всю историю всех времен и народов – похоронено свыше полумиллиона человек. Точной цифры никто не узнает. Но по приблизительным данным 520 тысяч. Для справки. Это количество людей, которое можно сравнить с населением таких городов Европы: как Хельсинки, Копенгаген, Гётеборг, Лиссабон, Осло, Ротердам. То есть, по сути, целый крупный европейский город похоронен там — на Пискарёвке. Об этом нужно помнить всегда. Как завещала Ольга Бергольц, "Их имён благородных мы здесь перечислить не сможем, так их много под вечной охраной гранита. Но знай, внимающий этим камням: Никто не забыт! и ничто не забыто!"»

Есть общее осознание блокады. Когда тысячи не знакомых друг с другом людей, приходя на Пискаревское, живут и чувствуют, как один человек. Но при этом у каждого блокада еще и своя. Для меня – это жизнь Филипповны, моей родственницы, а 74 года назад – ленинградской девочки Гали, готовившей из кипятка затируху и вынужденной решать свою судьбу без участия взрослых.

Галина Бажова, житель блокадного Ленинграда: «Осядет мука, воду выпью – и я сыта. Не думала, что рядом лежат папа умирающий и рядом – сестра. А маленькая просит хлеба, да только, где его взять? И вот всё это я испытала. Я знаю, что значит не дать кому-то кусок хлеба».

В свои 85 Филипповна даст фору представителю любого послевоенного поколения, в том числе и моего. Её хрупкость обманчива: как большинство блокадников Филипповна сделана из металла. Но эта броня исчезает, как только речь заходит о зиме 42-го.

Галина Бажова, житель блокадного Ленинграда: «Нас 7 человек было. И все умерли, и первая – мама. 28 метров наша комната была. На столе лежала мама, месяца два. И мы все тут жили».

Так в жизнь ребенка вошла тема похорон и смерти. Это стало настолько обыденным, что покойников дети не боялись. Они вообще не вызывали в них никаких эмоций. Слёзы отольются значительно позже, когда дети вырастут и поймут, сквозь что они прошли.

Галина Бажова, житель блокадного Ленинграда: «И вот мы с Сашей повезли маму на саночках на Лермонтовский. И положили в кучу. Куча большая была. Это даже не сотни мертвецов, целая гора. Скинули с саночек и ушли».

Григорию Юркину в этом году исполняется 100 лет, из них 74 года он живет с памятью о том, как полк особого назначения, в котором он служил, разбирал пирамиды из человеческих тел и хоронил их в траншеях Пискарёвки. Таких могил человечество прежде не знало. Всего Юркин и его товарищи похоронили 300 тысяч безымянных ленинградцев.

Григорий Юркин, ветеран Великой Отечественной войны: «Ночью пиротехники сверлили в твердой, как гранит земле лунки, закладывали взрывчатку, а саперная рота рыла траншеи — 80 метров длиной и два глубиной».

К теме похорон в блокадном Ленинграде часто обращался Даниил Гранин. Свое историческое выступление в Бундестаге он начал с описания главного городского мемориала и его роли в жизни каждого петербуржца, ленинградца.

Даниил Гранин, писатель: «Сегодня у нас, в Петербурге, люди идут на Пискаревское кладбище. Это одно из таких символических кладбищ города».

Оттого, как тихо и ненадрывно он говорил о чудовищных вещах, мука слушать все это становилась нестерпимой. Оказалось, и Гранину пришлось, будучи солдатом, собирать по городу безымянных мертвецов.

Даниил Гранин, писатель: «Мы грузили эти трупы в машины. Мы кидали их, как палки – такие они были легкие. Полковой врач сказал нам: это результат того, что организм поедал себя. Никогда больше я не испытывал этого жуткого ощущения».

Ныне Пискаревское – не только кладбище, но и общий, не требующий объяснений символ. Не случайно ленинградский мартиролог с именами всех погибших хранится именно здесь. Также как 119 рукописных реестров – свидетелей блокадных зим.

Алексей Михалёв, обозреватель: «Сегодня 29-е января – вот за 29 января 42-го и посмотрим. Левый столбец – откуда поступления: "19-е отделение милиции, 2-я база, Финляндский вокзал, Больница Куйбышева, Октябрьский морг, госпиталь, Выборгский район. 1248 трупов. Итого за январь: 11477 трупов. Именно так – безымянных трупов, поскольку именных могил удостаивались только военнослужащие».

Ежегодно в архив Пискарёвки обращаются около полутора тысяч родственников блокадников. По фамилии и примерной дате смерти есть шанс отыскать братскую могилу. Если поиск успешен, это удостоверяют документом, который имеет особенную ценность.

Ольга Большакова, заведующая архивом Пискаревского мемориального кладбища: «У многих эта открытка – единственная память, единственный документ».

Галине Филипповне в поисках, увы, не повезло. История ее жизни, с одной стороны, о том, до какой степени обыденной может стать человеческая смерть, когда крошечные дети отвозят на саночках тела своих родителей, без единого шанса узнать, где потом искать могилу. А с другой стороны – какой бывает воля к жизни, которая никогда не допустит беспамятства.