«Культура — это привилегия», фразу можно считать цитатой года. Ее на Культурном форуме произнес Михаил Пиотровский и недавно повторил в Кремле на заседании с президентом. В 2017 году деятели культуры открыто заявили, что относиться к культуре как к сфере услуг недопустимо. И были услышаны.
Каким должен стать новый закон о культуре, зачем России восстанавливать сирийскую Пальмиру, почему Дворцовая площадь не может стать фан-зоной на чемпионате мира и что директор Эрмитажа готов сказать футбольным болельщикам — в интервью Михаила Пиотровского телеканалу «Санкт-Петербург».
— Михаил Борисович, в преддверии Нового года принято подводить итоги старого. Сейчас не как директор Эрмитажа, а как петербуржец, скажите, какие события и люди изменили и нас, и Петербург в 2017?
— Слава богу, ничто нам пока не изменило. То плохое, что могло произойти до конца еще не произошло. Скажем так. Никаких особо больших событий не произошло, И я думаю, слава богу, потому что, ну вот мы отмечали 100-летие революции, и там таких, переворачивающих жизнь мира и города событий, пока не надо.
— Каким был 2017 для Эрмитажа?
— Ну, для Эрмитажа, тут есть несколько направлений. Мы завершили этап программы «Большой Эрмитаж», в котором Эрмитаж утвердился как глобальный музей, до того, как начались все наши проблемы с внешними связями. Так что это утверждено.
Сейчас мы больше внимания уделяем Эрмитажу в городе. То как Эрмитаж, мы считаем, определяет определенную тональность жизни в городе. В этом смысле очень важно то, что мы считаем общественным форумом Эрмитажа — это первый этаж Главного штаба. Это этаж в котором свободный доступ. Это, я надеюсь, Большая Морская, это сама Дворцовая площадь, где происходят разные общественные выставки, общественные события, разные фестивали. Вот все это вместе происходит, я думаю, что это удачная такая форма.
Еще надо освободить до конца Дворцовую площадь от всякого мусора, которым я называю все эти стройки, которые там регулярно устраивают. Концерты более-менее приличные, на 50 процентов недостойные Петербурга, но в общем, более-менее, приемлемые.
Но те стройки, которые идут вокруг, которые превращают главную площадь нашей страны, на самом деле историческую, в такую помойку, это с этим надо вместе с городом бороться, а именно предлагать решения которые обеспечиваются не просто доходностью для строителей, а тем, что хорошие вещи на самом деле должны делаться очень быстро. Это очень важная вещь.
Что касается Эрмитажа как музея, то для нас важнейшая вещь — это создание и шлифовка постоянных экспозиций. Мы шлифуем экспозицию главного штаба. Мы сделали новую Экспозицию того из залов, где картины Матисса, сделали ее еще лучше.
Мы сделали целую серию выставок. Ну, понятно, 100-летие революции я упоминал, я думаю, что мы опять смогли сделать то, что только Петербург сможет сделать, а именно мы сделали такую игру с основными залами Зимнего дворца, даже не совсем выставочную, сначала мы показали замечательный фарфор в Николаевском зале, а потом в том же Николаевском зале показали Кифера, посвященного Хлебникову — такие философские размышления нового искусства в 20 веке.
И потом во всех парадных залах Зимнего дворца мы показали выставку Зимний дворец и Эрмитаж в 17-м году, посвященную не столько революции, сколько попытке воссоздать дух революционного хаоса, демонического хаоса, который в этих пространствах царил. Я думаю, нам удалось достойно напомнить миру, а это действительно выставка для мира, для всех, о том, что происходило в Петрограде в 17-м году, как это выглядело вот то начало, от чего потом по всему миру пошли флюиды, которые определили судьбу 20-го века.
— Вы упомянули 100-летие революции. В 2018 году — трагическая дата, 100-летие расстрела царской семьи. Событие должно быть заметным для всех в нашем обществе?
— Я думаю, что оно должно быть замечено для всех, потому что оно и в 18 году одних привело в великую радость, а других в великую скорбь. Так будет и сейчас и ничего с этим не поделаешь. Русская революция делалась по французским лекалам, значит, царя надо было казнить. Точно также как казнили французы, только мы казнили всю семью. А они там только короля с королевой.
На самом деле я думаю, что здесь мы опять делали то, как на самом деле об этом надо рассказывать. Как часть революции. И ничего более потрясающего, чем сделано сейчас в Эрмитаже по поводу жизни царской семьи и гибели, сделать нельзя.
Выставлены архивные документы, дневники накануне гибели, телеграмма, штык в общем, все, что было и все это в таком окружении в таком исторического святилища. В 18-м году мы выставим там окровавленную рубашку императора Николая второго. Рубашка, в которой он был во время покушения в Японии. Мы здесь постараемся дать тот камертон для разговора об истории, который нам помогает дать наши стены, ни у кого этих стен нет.
— А он может быть услышан? Я говорю о том, что когда эта тема из культурного пространства переходит в общественное, то она приобретает такие гипертрофированные формы. И вот этот камертон он может сыгрть какую-то примиряющую роль?
— Он должен существовать. Должен быть камертон. Услышат его или не услышат — это уже основание для характеристики тех, кто услышит или не услышит. Мы должны дать камертон, и более правильного камертона, чем дается людьми, которые работают в этих стенах, быть не может.
Я думаю, что он будет услышан, ну, теми, кто хочет слышать. К сожалению, у нас много людей, которые слышать не хотят. В любом случае, должен быть такой правильный, разумный голос в России должен быть. И он должен исходить из Зимнего дворца.
— А как вы думаете, эта тема могла быть примирительной, если бы последовал некий акт национального покаяния?
— Я думаю, вот эти все разговоры про примирительность, они совершенно пустые. На самом деле, это уже история. Наша задача сказать, что это история, история, которая прошла, в ней бывают и черные пятна, и белые, и красные, и зеленые. Они есть. Очень много трагических историй.
История самой революции, 17-й год, он вообще должен уже восприниматься именно как история, а эмоции должны быть в стороне. Есть история, а есть эмоции. Должно быть не примирение, а должно быть историческое отношение, что это так, и кому-то надо каяться, кому-то не надо каяться. Не надо от всех требовать покаяния, потому что мы не можем от всех людей требовать покаяния за русскую историю.
У нас в русской истории много было гадостей, много было убийства, много всего. Наша вся история 20-го века и дальше — вся кровавая. Мы же не можем все время каяться за царя, каяться за чекистов, каяться за белых, каяться за красных, каяться за немцев, за сотрудничество с немцами и так далее и так далее. Бессмысленно каяться. Надо просто понимать, что это есть история, ее спокойно, без историки, но спокойно понимать, что хорошо, что плохо. И жить дальше.
— Мне кажется, что 2017 заканчивается очень позитивной новостью: президент сказал, что новый закон о культуре будет.
— Я думаю, на самом деле, вот посмотрим, как это получится, на самом деле это было то, что не все не совсем даже поняли, а президент все правильно понял. Напомню, что сказал президент, если убрать в начале, может быть так слишком сложно, а потом, по-простому, когда он говорил про Кирилла Серебренникова. Он сказал: законы суровые, их надо соблюдать. Если законы плохие, то их надо менять. Это абсолютно относиться к тому, что было объявлено по поводу культуры.
Законы, под которые попадает культура, они плохие. Они относятся к культуре как к сфере услуг. Вот сейчас нужен закон о культуре, который выведет культуру и даст ей особые привилегии. Да это гослова не надо бояться. Культура — это привилегия.
И было второе очень важное сказано президентом, что это должны делать профессионалы.
— Вот вы говорили о о треугольнике: сфера культуры, власть и мы, публика. Я понимаю, как культура будет менять свои взаимоотношения с властью. А что будет с нами?
— На самом деле, самое важное — это публика, а не власть. Со властью мы всегда разбираемся, это всегда легко. Сейчас образ деятеля культуры, создаваемый не просто прессой, пресса только отражает только иногда, это некие такие бедные жулики, которые при этом воруют, еще при этом многоженцы, еще черти что и вообще какие-то идиоты, и о которых хорошего слова сказать нельзя.
Любая гадость о культуре воспринимается с интересом, потому что кажется, что это вещь, которая всем понятна, и ничего хорошего там нет. Они должны эти паяцы нас развлекать, пусть развлекают и не вякают особенно. К сожалению, я немножко утрирую, но это та пропасть, которая есть.
На самом деле, сделать так, чтобы людей, причастных к культуре, уважали автоматически. Это не значит, что они должны от чего-то там освобождаться, но в принципе, перед культурой в принципе, перед Эрмитажем нужно снимать шляпу. В Эрмитаж нельзя открывать дверь ногой.
Мы постоянно видим людей, которые говорят: а мне не нравится, значит это должно быть не так. Культура должна говорить языком, которым должен быть понятен людям, но чтобы он был понятен, нужно немножко подучиться. Чуть-чуть снобистская позиция, но культура, действительно, воспитывает людей, она учит людей понимать, что вещи сложнее, чем они есть.
— Вы много раз говорили о необходимости восстановления Сирии, ее культурного наследия. Скажите, почему это важно для России?
— Для России это важно, потому что Россия есть часть мирового культурного пространства.
Что касается конкретно Сирии, это еще более серьезно, потому что Сирия — это колыбель той цивилизации, к которой мы себя активно причисляем. Это колыбель христианской цивилизации. Поэтому это общая боль. И поэтому мы должны все делать, чтобы ее спасать, как надо спасать человека, который тонет, даже если он тебе не родственник.
— Ну, Эрмитаж.. уже на этом пути. 3D-Пальмиру вы уже передали сирийской стороне. Какие еще шаги?
— Первое, что нужно делать — тренировать реставраторов, чтобы они приезжали, тренировались здесь, сейчас же целые поколения людей выбито. Сирийцы прекрасно умеют реставрировать, но целые поколения людей выбито. Потом ехать с нашими обратно реставрировать. И сейчас нужно воссоздать музеи.
— Я знаете еще о чем хотела поговорить о музее блокады. В 2018 году начнется строительство, закончить должны в 2019. За год можно построить музей? Не стены, а музей?
— Нет, за год никакой музей построить нельзя. Конечно, для музея нужно больше времени, потому что в целом та архитектурная концепция, которая заложена, она хорошая. Но сейчас нужно серьезно обсуждать какова будет его внутренняя концепция, сценарий внутри. Что бы мы хотели, чтобы было в этом музее, в отличие от Иерусалима, от музея Варшавского восстания в Варшаве, в отличие от музея второй мировой войны в Гданьске.
При этом еще одну вещь надо постоянно повторять: музей в соляном городке должен остаться. Нужно опять приложить все усилия для того, чтобы очистить это здание от разных учреждений, которые через Минобороны получили там все. Потому что это сам по себе памятник блокады. Музей, который был создан блокадниками, который был репрессирован именно за то, что блокадники представляли свое ощущение блокады так как они считали это нужным, и они имели на это право. Если музей вот в этом виде воспроизведен не будет, то этот большой музей будет ни к чему. Они должны существовать вместе.
— Еще одно событие 2018 года — ЧМ по футболу. Вам не избежать встречи с футбольными болельщиками. Но может быть вы ее и ждете?
— Да мы всякую публику ждем, тем более, что Эрмитаж он в общем-то облагораживает людей. Вот у нас говорят: ах, какой ужас, целое нашествие китайцев. Ничего плохого я в китайцах не вижу. Прилично себя ведут в Эрмитаже.
Ну, мы очень рады, что идея устроить фан-зону на Дворцовой ушла. Вот это было бы трагически, это мы бы боролись все, включая до перекрытия дороги на Дворцовую площадь. Это не место для фан-зоны. Но на самом деле, даже Олимпийские игры становятся предметом доля культурного развития. Футбол, так более ретивые, конечно, ребята, но я думаю, что присутствие их в Петербурге будет их облагораживать, тех, кто неблагородный, а тех, кто благородный, они, конечно, придут в Эрмитаж. Мы к этому относимся спокойно. Добро пожаловать.
— Михаил Борисович, а что это за часы, которые все время нам мешают разговаривать?
— Это не они нам мешают, это мы им мешаем. Во-первых. А во-вторых, это замечательно хорошо, когда звенят. Это прекрасные английские часы, которые по легенде принадлежали Чайковскому. Я все время спорю, когда здесь берут интервью, говорят — а вот теперь давайте помолчим. Пусть часы пробьют и мы их вырежем. Не надо вырезать. Это музыка, которая нас все время сопровождает.
И в Эрмитаже сейчас все часы ходят. Мы этим очень гордимся. Часы должны ходить. Их надо заводить. У нас их все время по всему музею заводят. Они все работают, включая часы Павлин, которые тоже одни из наших главных аттракционов. Мы теперь перенесли. Мы их заводили всегда в среду в 7 часов вечера, теперь мы перенесли на 8, потому что в 7 собирается слишком большая толпа, так что людям посмотреть невозможно. Те, кто останется до 8-ми их будет немножко меньше, значит это те, кто уже совсем не случайно пришли.
— Как обычно вы встречаете Новый год?
— В Эрмитаже это последний день. Я должен обойти все залы Эрмитажа, поздравить смотрителей, ну и как бы Эрмитаж с этим.
— Поздравьте наших телезрителей с наступающим Новым годом.
— Я всех поздравляю. Всех зрителей, которые смотрят канал «Санкт-Петербург». Это совершенно замечательный канал. Канал, который мы очень любим за то, что он очень любит нас. Это свидетельство высокого качества канала.
Желаю всем, чтобы год был не хуже, чем предыдущий, немножко лучше, чем предыдущий. И чтобы все были довольны, и не чувствовали себя обиженными.
Подписывайтесь на канал «Говорит и показывает Санкт-Петербург» в Telegram.
