27 января Петербург отмечал 72-ю годовщину со дня полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Об ужасе блокады и памяти о тех днях – репортаж Алексея Михалёва.

Есть общее осознание блокады, когда тысячи незнакомых друг с другом людей, приходя на Пискаревское, живут и чувствуют, как один человек. Но при этом у каждого блокада еще и своя.

Для меня – это жизнь Филипповны, моей родственницы, а 74 года назад – ленинградской девочки Гали, готовившей из кипятка затируху и вынужденной решать свою судьбу без участия взрослых.

Галина Бажова, житель блокадного Ленинграда: «Я эту воду выпью, я сыта. Не думала, что рядом лежат папа умирающий и рядом – сестра. А маленькая просит хлеба, да только, где его взять? И вот все это я испытала. Я теперь знаю, что значит не дать кому-то кусок хлеба».

В свои 85 Филипповна даст фору представителю любого послевоенного поколения, в том числе и моего. Ее хрупкость обманчива. Как большинство блокадников, Филипповна сделана из металла. Но эта броня исчезает, как только речь заходит о зиме 42-го.

Галина Бажова, житель блокадного Ленинграда: «Нас семь человек было. И все умирали, первая – мама. 28 метров наша комната была. На столе лежала мама, месяца два. Мы ее никуда. И мы все тут жили».

Так в жизнь ребенка вошла тема похорон и смерти. Это стало настолько обыденным, что покойников дети не боялись. Они вообще не вызывали в них никаких эмоций. Слезы отольются значительно позже, когда дети вырастут и поймут, сквозь что они прошли.

Галина Бажова, житель блокадного Ленинграда: «И вот мы с Сашей повезли маму на саночках на Лермонтовский. И положили в кучу. Куча большая была. Это даже не сотни мертвецов, целая гора. Скинули с саночек и пошли».

Григорию Юркину в этом году исполняется 100 лет, из них 74 года он живет с памятью о том, как полк особого назначения, в котором он служил, разбирал пирамиды из человеческих тел и хоронил их в траншеях Пискаревки. Таких могил человечество прежде не знало. Всего Юркин и его товарищи похоронили 300 тысяч безымянных ленинградцев.

Григорий Юркин, ветеран Великой Отечественной войны: «Ночью пиротехники сверлили в твердой, как гранит, земле лунки, закладывали взрывчатку, а саперная рота рыла траншеи. Траншеи 80 метров длиной и полтора-два глубиной и шириной».

К теме похорон в блокадном Ленинграде часто обращался Даниил Гранин. Оказалось и Гранину, будучи солдатом, пришлось собирать по городу мертвецов.

Даниил Гранин, писатель: «И мы грузили эти трупы в машины, мы их кидали, как палки, — такие они были высохшие и легкие. Полковой врач сказал нам, это от того, что организм поедал себя».

Пискаревское – не только кладбище, но и общий, не требующий объяснений символ. Не случайно ленинградский мартиролог с именами всех погибших хранится именно здесь, так же как 119 рукописных реестров, свидетелей блокадных зим.

Алексей Михалёв, обозреватель: «Сегодня 29-е января – вот за 29 января 42-го и посмотрим. Левый столбец – откуда поступления: 19-е отделение милиции, 2-я база, Финляндский вокзал, Больница Куйбышева, Октябрьский морг, госпиталь, Выборгский район. 1248 трупов. Далее росчерк. Итого за январь: 11477 трупов. Именно так, безымянных трупов, поскольку именных могил удостаивались только военнослужащие».

Ежегодно в архив Пискаревки обращаются около полутора тысяч родственников блокадников. По фамилии и примерной дате смерти есть шанс отыскать братскую могилу. Если поиск успешен, это удостоверяют документом, который имеет особенную ценность.

Ольга Большакова, заведующая архивом Пискаревского мемориального кладбища: «Эта открытка – единственная память, единственный документ. Больше ничего нет о своих родных и близких».

Галине Филипповне в поисках, увы, не повезло. История ее жизни, с одной стороны, о том, до какой степени обыденной может стать человеческая смерть, когда крошечные дети отвозят на саночках тела своих родителей без единого шанса узнать, где потом искать могилу. А с другой стороны – какой бывает воля к жизни, которая никогда не допустит беспамятства.